Психдом

Когда “Ария” была еще молода и малоизвестна, её студия находилась на самой обычной московской улице, рядом с обычными обывательскими домами, что доставляло музыкантам кучу хлопот. То местные бабки священника вызовут, то гражданин Колымкин братков пришлет с дубинами (с просьбой играть погромче, в натуре), то дядя Коля (слегка нажранный уже) прибежит на веселые звуки и спрашивает, чьё это возвращение из ЛТП тут празднуют с такими песнями…
Светлым августовским днем арийцы собрались в студии и решили, что не мешало бы порепетировать. А это вообще случалось редко. Не репетиции, а всеобщие сборы в студии. Потому что всегда кто-нибудь да отсутствовал. Связано это было прежде всего с тем, что не хватало денег на проезд, а пёхать на своих двоих через весь город – это занятие, право же, пустое…
Но сегодня были все. Значит, репетиция состоится. Кипелов оглядел хмурые лица людей и понял, что что-то не так. А ему того и нужно было: развернулся, ухмыльнулся с явной мерзопакостью и пошел распеваться. Безо всякой звукоизоляции (совок тогда был, граждане, уж поймите правильно). Лица, которым ухмылка Кипелыча не сулила ничего хорошего, переглянулись и уныло разбрелись по студии. Вот такая вот репа: у Кипелыча настроение было, у остальных нет. Вообще это должно было означать, что Кипелыч – бо-о-ольшой негодяй, но на самом деле всё вышло наоборот. Хмурый люд, расползшийся по студии, думал общую думу: как бы по-братски поделиться с товарищем Валерой плохим настроением. И таки придумали, недаром талантливый народ подобрался…
Кипелыч на минуту прервал своё истошное “Ма-а-ми-и-мо”, и все услышали ужасный крик из дома напротив. Крик был ужасен по всем статьям: 1. орали басом. 2. весьма приличным басом. 3. фальшиво. 4. орали нецензурно (рядом был детский сад, и многим арийцам стало дурно: ну и детишки пошли!). Но особенно дурно стало Кипелычу, который осознал, что данный ор сильнее, чем его! “А-а-а-а!” – заорал он в испуге и, слабея, вцепился с микрофонную стойку. Рёв за окном повторился. И еще раз, и еще раз, и еще… Кипелыч всё в той же позе – а то есть намертво сжавши микрофон – начал отвечать на каждый крик своим “Хэй, Торрреро!” Народ от высокочастотных колебаний воздуха позатыкал уши и даже ноздри, не говоря уж о глазах. Всё ясно: явный признак дрейфа крыши в заданном направлении!!! Народ перепугался. А тут еще внизу завыла сирена: приехала карета скорой помощи.
Карета, из которой галантно вылезали квадратные санитары, приехала за буйно помешанным Федей Морковкиным из сорок пятой, что напротив, по вызову жены, мадам Морковкиной.
Далее следовал диалог:

Федя: Гы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! Так-да-разэдак-вашу-мать-налево-за-ногу, @#$%^!

Кипелыч: Торррррреро, бли-и-и-и-и-ин!

Санитары: Ё-о-ошкин кот! @#$%^!

Начальник санитаров: определить координаты источников шума, @#$%^!

Тогда железные нервы Холста не выдержали. Он преодолел помещение наискосок в два звериных прыжка и с перекатом выбросился из окна. Со второго этажа. Следом к окну шарахнуло Маврина, но этот хитрец выбрасываться и не подумал. Он просто созерцал следующую картину: Холст приземлился прямёхонько на санитара и, сидя на нем верхом, объяснял ситуацию. Санитар вежливо матерился и затягивал на Холсте смирительную рубашку. Холст, самоотверженная натура, не обращал внимания на то, что рубашка была немного не глаженной, и продолжал твердить: “Второй этаж, по лестнице и направо, в черном балахоне, длинноволосый такой, ну вот как я, только еще хуже и орет всё время!”. Санитар ласково посмотрел в голубые глаза Холста и бережно запихал его в кузов психовоза.
Когда Холст исчез в пасти психиатрического монстра, санитары организованно разделились на две команды: одна отправилась по душу Феди Морковкина, который на данный момент уже объявил себя Наполеоном и короновался подушкой, другая приступила к захвату “длинноволосого в черном балахоне”, как следовало по описанию бедолаги-Холста. С Федей всё было просто: пришли, отсалютовали императору, как полагается, и пригласили в Лувр, куда он без промедления и отправился с криком: “Твою мать, Жозефина! За унитазным бачком пол-литра стоит! Английскому послу не говори!” А вот с Кипелычем хуже вышло, эт-точно…
Во-первых, команда санитаров, заявившись на второй этаж и попав в арийскую студию, обнаружила там сразу четверых хайрастых дядек в черных балахонах  вместо одного. Правда, орал только один, и это был знак свыше. На Кипелыча набросились два ражих молодца и в минуту переодели из черного балахона в белый. Валера, ослепленный воем Феди Морковкина, продолжал вопить “торреро”, ничего не замечая. Его вынесли из студии и отправили в соседство к Холсту.
Во-вторых… Ух ты, что было во-вторых! Удалов и Грановский поняли, что санитары – люди широкой души, и потому лишних гостей в дурдоме примут с радостью, и бросились наутек. Причем Удалова шарахнуло в подвал, а Грановского на чердак, и потому санитарной группе пришлось разделиться еще раз и припустить следом за хайрастыми психами.
А вот Маврик просто достал откуда-то белый халат и, надев, слился с санитарами. Маврик вообще человек хитрый и изобретательный.
Развевая волосами и спотыкаясь о трубы, Удалов пробежал весь подвал насквозь и выбрался через кошачий лаз совсем с другой стороны. Квадратные санитары в такое мелкое отверстие и руку-то засунуть не смогли. А потому засунули ногу. И Максу всё-таки досталось.
А Грановский на чердаке обнаружил старое коромысло. У него мгновенно родилась идея: ровно за пять секунд он заплел  свой хайр в метровую косу, взвалил коромысло на плечи и чинно пошел вниз, распевая русскую народную-хороводную. Обалдевшие санитары так и не нашлись, что ответить красной девице. А потому молча надели на Алика смирительную рубашку и потащили вниз…

…Ехали весело. Пели “Ой, мороз, мороз” и “Улица роз ”. Специально для Феди-Наполеона спели “Просыпаюсь с бодуна – денег нету ни хрена” (песенка сия позже не вошла в альбом по причине цензуры). Кипелыч в общем веселье не участвовал: скромно завалившись в уголке психовоза, он сорванным голосом бормотал “Торреро, торреро… Черт бы тебя побрал, старый голосистый козёл…”. А Холстинин тем временем попытался объяснить санитарам, что он не псих. “А вас как зовут?” – подозрительно спросил его начальник санитаров. “Холст его зовут”, – расхохотался Грановский. “А, так вы страдаете явной манией величия… И чей же вы холст? Матисса, Ван Гога, Гойя?” “Репина Ильи Ефимыча, - оскорбился Холст. – “Приплыли” называется!” Но “санитар” Маврик выдал его с головой. И начальник санитаров отметил в журнале:
“Больной Холстинин Владимир Петрович, 27 лет, буйнопомешанный. Утверждает, что является творением абстракциониста Петра Холстевича. А художник-то был ничего, сразу и не скажешь, что абстракционист… “ Последние строки Холсту льстили. Возможно, даже заслуженно.
По приезду “психов” разместили по палатам. Федя Морковкин, например, сразу отправился в элитные апартаменты, где уже пребывал Александр Первый. Там-то они и договорились… и заключили мир. И выпили по этому поводу.
Холстинина отправили в палату дорогого антиквара: среди его соседей оказались два позолоченных канделябра, одно яйцо Фаберже и целых три античных скульптуры, картинно закутанных в просторные тоги, свёрнутые из простыней.
Грановский попал к помешанным на русском народном творчестве. С чувством юмора у Алика всё в порядке было, и косу он расплетать не стал. Когда Граныч переступил порог палаты, там развернулся развеселый хороводец с пением и плясками. Алику пришлось присоединиться, чтобы люди не обижались.
А вот Кипелыча, действительно пребывавшего в состоянии хоть и временного, но глубокого помешательства и госпитализированного за дело, нарекли Торреро и отправили к конквистадорам в шестую палату. Конквистадоры на тот момент составляли подробный план по изъятию лишнего пива у индейцев из девятой палаты и на Кипелыча, кататонически шептавшего “ты будешь убит под песню мадридских часов!..” не обратили никакого внимания.
А “санитар” Маврик нагло пошел гонять чаёк с другими санитарами, попутно рассказывая им всяческие небылицы и анекдоты, от которых половина санитаров так и не дошла до поста: растеклась по поверхностям коридора в припадках истеричного смеха.
Ночь прошла относительно спокойно, если не считать того, что Холст всю ночь напролёт слушал мемуары первого канделябра времен Ренессанса, а Грановский отбивался от добрых молодцев (которым приглянулась красна девица с длинной и пышной косой). Кипелычу не повезло еще больше. В новоявленном Торреро конквистадоры распознали индейского шпиона (длинный хайр Валерку выдал), и инквизиция приговорила его валить к индейцам и без пива не возвращаться. Кипелыча выставили из шестой и указали путь к девятой, снабдив подробными инструкциями. Правда, инструкции были на чистом испанском языке с умеренным добавлением русского жаргона, так что Кипелыч понял ровно половину.
В индейской палате занимались обсуждением острых вопросов мирного сосуществования наций. Правильно – курили Трубку Мира. Как только Кипелыч вошел, всё племя уставилось на него. Кипелыч понял: эти ребятки за своё пиво стеной встанут, их на испуг не возьмешь. Пришлось излагать цель визита как есть: шестая палата… конквистадоры… именем короля Фердинанада и королевы Изабеллы… тыры-пыры и всё такое… “Ой, мужик, хватит гнать!” – сказал вождь. – “Садись, покури с нами”. Переговоры начались с того, что от крепкого самосада Кипелыч зашелся в долгом и здоровом кашле. Вождь, уже проникшийся к бледнолицему брату сочувствием, отвесил Кипелычу дружеский удар меж лопаток, чтобы тот не загнулся во цвете сил и лет. Кипелыча от такого проявления дружбы прогнуло до пола, и, поднимаясь, он успел узреть, как мимо застекленной двери палаты промчалась чья-то тень с криком “Да отвалите вы от меня, добры молодцы, блин!” Практически навстречу этой тени метнулась другая с блаженным воплем “да верю я тебе, верю!” Кипелыч бросился было на выручку, но вождь мощным рывком за шиворот вернул Валерку в исходное положение на своё место в кругу индейцев.
Если же оставить Кипелыча на произвол судьбы и поинтересоваться тем, что же случилось с его коллегами, то картину можно было узреть следующую: Холст, доведенный канделябром до ручки, вырвался из палаты и помчался по направлению к выходу. Канделябр заподозрил Холста в том, что хайрастый не верит в правдивые воспоминания ветерана свечедержания, и решил на деле доказать это. Грановский же понял, что если он сейчас же не покинет палату, гомики до него доберутся и растерзают. Итак, Грановский и Холст на огромной скорости приближались друг к другу… Столкновение было неизбежно, остановиться было невозможно: у Холста за спиной жарко дышал бешеный канделябр, за Грановским неслись пидарасы с перекошенными харями. И вдруг из боковой двери вылетела толпа индейцев с охренительным визгом и рёвом и преградила беглецам путь. Притормозить ни Холст, ни Грановский уже не успели… И поток индейцев снес их прямо в шестую палату!…
Но откуда здесь, спрашивается, индейцы? Они же в своей палате Кипелыча допрашивают? А дело было так: “С чем пришел ты к нам, бледнолицый брат мой?” – спросил Кипелыча вождь. Кипелыч, мысленно попрощавшись с жизнью, ответил: “Шестая палата, в натуре, обещалась вам рога поотшибать, падло краснорожее!” Он решил: сделал, что должен и - будь что будет!!! Всё племя со страшным гиком рванулось на него…

…Протопталось по нему как следует и покинуло палату, взяв курс на шестую с боевым кличем “За родину! За пиво!” Кипелыч, припечатанный каблуками индейских мокасин к паркету, так и остался лежать на полу девятой палаты…
В шестой палате бушевала битва не на жизнь, а на пиво. Индейцы мочили конквистадоров почём зря, конквистадоры отвечали в том же духе, а Холст и Грановский мирно созерцали эту картину: один – зависнув на лампе, второй – из уголка, где он прикинулся шваброй. Канделябр и гомики сразу нашли общий язык. И канделябру пришлось срочно спасаться бегством: ведь он такой красивый, высокий и стройный подсвечник!
На шум сбежались санитары и присоединились к всеобщему сыр-бору. И пока они крутили индейцев и испанцев в смирительные рубашки двух цветов, чтобы не перепутать, Маврик снял с потолка Холста, который от таких передряг возомнил себя фонарём, и вытащил из укромного угла Грановского, который представился Маврику шваброй. “Психи, - заключил Маврик. – Может быть, вас здесь оставить?” Это предложение быстро привело и Грановского и Холстинина в чувство. “Тогда валим?” – спросил Маврик. “Только не в штаны!” – хором откликнулись “психи”.
По дороге Маврик отскрёб от паркета Кипелыча, и все четверо проследовали к выходу.
И всё бы ничего, но перед дверями оказался злобный вахтёр, который сразу вычислил хитрого Маврика в его левом халате и забил тревогу.
Беглецам пришлось разделиться. Холстинин рванул к запасному выходу. Грановский отпихнул вахтера и выскочил через парадный. А Маврик швырнулся в окно с Кипелычем наперевес, удачно приземлился (на Валерия) и – только его и видели. Удрал. А вот Грановскому и Холстинину незаурядно “повезло”: Грановский на огромной скорости выскочил из дверей, скатился с крыльца и влетел в открытый кузов машины-психовоза, готовящейся к выезду. Санитары захлопнули дверь ,и машина отъехала на поиски очередного буйного…
Холстинин обнаружил, что запасной выход закрыт. Впрочем, это не помешало ему провалиться в какую-то подсобку и попасть в мусоропровод. Пролетев метра три в обнимку с каким-то особо вонючим куском отстоя, бедный Холст приземлился в мусорный бак.

…Недели две после этого музыканты в студии не появлялись. Достоверно известно, что Грановский, насмотревшись на санитарное искусство, пристроился подрабатывать в психушку на полставки. Холст целую неделю выгребал рыбьи кости из волос, а Маврик откачивал Кипелыча. Маврик доходчиво объяснил ему, что никакого индейского пива не было, что психушка ему только приснилась, и вообще - это возмутительно, до чего может довести трудоголизм! Таким образом хитрый ленивец Маврик уломал Кипелыча в студии хоть неделю не появляться. Между прочим, Кипелыч страшно возненавидел с тех пор пиво, и теперь во всех анкетах на вопрос “ваш любимый напиток” отвечает “апельсиновый сок”.

Долго арийцы не могли забыть Федю Морковкина, как, впрочем, и он их помнил долго. Лет через пять после этого случая во время концерта Кипелыча чуть удар не хватил, когда он узрел среди фанатских весёлых лиц перекошенную блаженством харю фанатеющего Морковкина, за которым в такт музыки мерно покачивались квадратные санитары…